Какую литературу представляет п мериме. Проспер мерименовеллы. Мериме и Россия

22.01.2024

французский писатель и переводчик, один из первых во Франции мастеров новеллы

Краткая биография

Проспе́р Мериме́ (фр. Prosper Mérimée; 28 сентября 1803, Париж - 23 сентября 1870, Канны) - французский писатель и переводчик, один из первых во Франции мастеров новеллы, историк, этнограф и археолог.

В качестве главного инспектора исторических монументов заведовал составлением реестра исторических памятников (т. н. база Мериме). Член Французской академии, сенатор Второй империи. Много сделал для популяризации во Франции русской литературы.

Проспер Мериме родился 28 сентября 1803 года в семье химика и живописца Жана Франсуа Леонора Мериме. После окончания курса юридических наук в Париже, был назначен секретарём графа д’Аргу, одного из министров июльской монархии, а затем главным инспектором исторических памятников Франции, до сих пор их список носит его имя. На этом посту Мериме много способствовал сохранению исторических памятников.

Именно Мериме оценил рисунки и обмеры исследователя готики Виолле-ле-Дюка и привлек его к реставрационной работе, благодаря которой "варварский" стиль был реабилитирован, а мы сегодня видим шедевры французской средневековой архитектуры без "наслоений", добавленных зданиям в годы увлечения классицизмом.

Во время своего первого путешествия в Испанию в 1830 г. подружился с графом де Теба и его женой, дочь которых стала впоследствии французской императрицей Евгенией. В качестве старого друга этого семейства Мериме был во время Второй империи близким человеком при тюильрийском дворе. Императрица Евгения питала к нему сердечную привязанность и относилась как к отцу. В 1853 г. Мериме был возведён в звание сенатора и пользовался полным доверием и личной дружбой Наполеона III.

Служебная карьера и политика играли, впрочем, второстепенную роль в жизни и деятельности такого писателя-художника, каким по призванию был Мериме. Ещё изучая право в Париже, он подружился с Ампером и Альбером Штапфером. Последний ввёл его в дом своего отца, собиравшего у себя кружок людей, преданных наукам и искусствам. На его литературных вечерах бывали не одни французы, но также англичане, немцы и даже русские.

У Штапфера Мериме сошёлся и подружился со Стендалем и Делеклюзом, заведовавшим отделом критики в «Revue de Paris». Литературные вкусы и взгляды Мериме сложились под влиянием Штапферов и кружка Делеклюза. От них он заимствовал интерес к изучению литератур других народов. Универсальность литературного образования Мериме заметно выделяла его из среды других французских писателей того времени. Особенный интерес он питал к России, Корсике и Испании. Больше, чем отшлифованная по общему шаблону жизнь мегаполисов, его влекли дикие, самобытные нравы, сохранившие национальную самобытность и яркий цвет старины.

Проспер Мериме также участвовал в комиссии под председательством маршала Вайяна (1854). На комиссию была возложена работа по «собиранию, согласованию и опубликованию переписки Наполеона I, относящейся к различным областям государственных интересов». В 1858 г. было опубликовано 15 томов (охватывали период с 1793 г. по 1807 г.), которые были встречены критикой. В 1864 г. была созвана новая комиссия, работать в которой Мериме отказался из-за размолвок с маршалом.

Литературная деятельность

На литературном поприще Мериме дебютировал когда ему было всего 20 лет. Первым его опытом была историческая драма «Кромвель». Она заслужила горячие похвалы Стендаля, как смелое отступление от классических правил единства времени и действия. Несмотря на одобрение кружка друзей, Мериме остался недоволен своим первым произведением, и оно не попало в печать. Впоследствии он написал несколько драматических пьес и напечатал их под заглавием «Театр Клары Гасуль», заявив в предисловии, что автором пьес является неизвестная испанская актриса странствующего театра. Вторая публикация Мериме, его знаменитая «Гусли» (Guzla), сборник народных песен, также была весьма удачной мистификацией.

В 1828-1829 годах выходят драмы «Жакерия» и «Семейство Карвахаля», исторический роман «Хроника времён Карла IX» и новелла «Маттео Фальконе». Мериме в это время деятельно сотрудничал в изданиях «Revue de Paris» и «National». Отшлифованная по общему шаблону жизнь больших городов, центров цивилизации, была противна Мериме. В конце 1839 г. он предпринял поездку на Корсику. Результатом этой поездки были путевой журнал и повесть «Коломба».

Благодаря успеху основанной на ней оперы Жоржа Бизе из всех произведений Мериме, пожалуй, наиболее известна новелла «Кармен», значительная часть которой посвящена описанию нравов цыган. Драматические страсти, бурлящие в сердцах горячих южан, у Мериме пересказаны сухим и сдержанным языком. Как правило, рассказчиком выступает рациональный наблюдатель-иностранец. Эмоции первобытных народов он противопоставляет малокровию цивилизованной Европы: «Энергия, хотя бы и в дурных страстях, всегда вызывает у нас удивление и какое-то невольное восхищение». Литературоведы пишут, что в своих новеллах инспектор исторических монументов создал своеобразный «музей страстей человеческих».

Мериме издал несколько сочинений по истории Греции, Рима и Италии, основанных на изучении источников. Его история дона Педро I, короля Кастилии, пользовалась уважением даже среди специалистов.

Последняя новелла, изданная при жизни Мериме, - «Локис», действие которой происходит в Литве. После смерти Мериме изданы «Последние новеллы», где мистическое происшествие получает обыденное истолкование, и его письма. В 1873 г. были изданы Письма к незнакомке (Lettres à une inconnue) . Скончался в Каннах, где похоронен на кладбище Гран-Жас.

Мериме и Россия

Мериме один из первых во Франции оценил достоинство русской литературы и овладел русским языком, чтобы читать в подлиннике произведения Пушкина и Гоголя . Он был большим почитателем Пушкина , в 1849 году перевёл его «Пиковую даму».

Мериме также был большим почитателем И. С. Тургенева и написал предисловие к французскому переводу «Отцов и детей», вышедшему в Париже в 1864 г. В 1851 году в «Revue des Deux Mondes» вышел его этюд о Гоголе, а в 1853-м - перевод «Ревизора».

Мериме интересовался и русской историей: в «Journal des Savants» он опубликовал несколько статей об «Истории Петра Великого » Н. Г. Устрялова и очерков из истории казачества («Les Cosaques d’autrefois»). История Смутного времени отражена в «Le faux Demetrius» и драматических сценах «Les Debuts d’un Aventurier» (1852).

Произведения

«Экзотика, фантастика и мифология Мериме всегда точно приурочены к географическому пространству и неизменно окрашены в отчетливые тона couleur locale. «Корсиканский» миф, литературно-мифологическая Испания, Литва последовательно появляются на страницах повестей Мериме. Острота достигается тем, что литературная география Мериме неизменно воплощается в пересечении двух языков: внешнего наблюдателя-европейца (француза) и того, кто смотрит глазами носителей резко отличных точек зрения, разрушающих самые основы рационализма европейской культуры. Острота позиции Мериме заключается в его подчеркнутом беспристрастии, в том, с какой объективностью он описывает самые субъективные точки зрения. То, что звучит как фантастика и суеверие для персонажа-европейца, представляется самой естественной правдой для противостоящих ему героев, воспитанных культурами разных концов Европы. Для Мериме нет «просвещения», «предрассудков», а есть своеобразие различных культурных психологий, которое он описывает с объективностью внешнего наблюдателя. Рассказчик у Мериме всегда находится вне того экзотического мира, который описывает»
Ю. М. Лотман

Роман

1829 - «Хроника царствования Карла IX» (Chronique du règne de Charles IX)

Новеллы

1829 - «Маттео Фальконе» (Mateo Falcone)
1829 - «Таманго» (Tamango)
1829 - «Взятие редута» (L’enlèvement de la redoute)
1829 - «Федериго» (Federigo)
1830 - «Партия в триктрак» (La partie de trictrac)
1830 - «Этрусская ваза» (Le vase étrusque)
1832 - «Письма из Испании» (Lettres d’Espagne)
1833 - «Двойная ошибка» (La double méprise)
1834 - «Души чистилища» (Les âmes du Purgatoire)
1837 - «Венера Илльская» (La Vénus d’Ille)
1840 - «Коломба» (Colomba),
1844 - «Арсена Гийо» (Arsène Guillot)
1844 - «Аббат Обен» (L’Abbé Aubain)
1845 - «Кармен» (Carmen)
1846 - «Переулок Госпожи Лукреции» (Il vicolo di madama Lucrezia)
1869 - «Локис» (Lokis)
1870 - «Джуман» (Djoûmane)
1871 - «Голубая комната» (Chambre bleue)

Пьесы

1825 - «Театр Клары Газуль» (Théâtre de Clara Gazul ), сборник пьес
1828 - «Жакерия» (La Jacquerie ), историческая драма-хроника
1830 - «Недовольные» (Les Mécontents ), пьеса
1832 - «Заколдованное ружье» (Le Fusil enchanté) , пьеса
1850 - «Два наследства или Дон-Кихот» (Les deux héritages ou Don Quichotte ), комедия
1853 - «Дебют авантюриста» (Débuts d’un aventurier ), пьеса

Путевые заметки

1835 - Заметки о путешествии по югу Франции (Notes d’un voyage dans le Midi de France)
1836 - Заметки о путешествии по западу Франции (Notes d’un voyage dans l’Ouest de la France)
1838 - Заметки о путешествии в Овернь (Notes d’un voyage en Auvergne)
1841 - Заметки о путешествии на Корсику (Notes d’un voyage en Corse)

Работы по истории и литературе

Опыт о гражданской войне (Essai sur la guerre sociale) 1841
Исследования по римской истории (Études sur l’histoire romaine) 1845
История дона Педро I, короля Кастилии (Histoire de Don Pèdre Ier, roi de Castille) 1847
Анри Бейль (Стендаль) (Henry Beyle (Stendhal) 1850
Русская литература. Николай Гоголь (La Littérature en Russie. Nicolas Gogol) 1851
Эпизод из русской истории. Лжедмитрии (Épisode de l’Histoire de Russie. Les Faux Démétrius) 1853
Мормоны (Les Mormons) 1853
Восстание Стеньки Разина (La Révolte de Stanka Razine) 1861
Казаки Украины и их последние атаманы (Les Cosaques de l’Ukraine et leurs derniers attamans) 1865
Иван Тургенев (Ivan Tourguénef) 1868

Прочее

1827 - Гусли (La Guzla )
1829 - Жемчужина Толедо (La Perle de Tolède) , баллада
1832 - Бан Хорватии (Le Ban de Croatie) , баллада
1832 - Умирающий гайдук (Le Heydouque mourant) , баллада
1837 - «Этюд о религиозной архитектуре» (Essai sur l’architecture religieuse )
1856 - Письма к Паницци
1863 - эссе «Богдан Хмельницкий» (Bogdan Chmielnicki )
1873 - Письма к незнакомке (Lettres à une inconnue )

Первые переводы повестей Мериме на русский язык :

«Илльская Венера» («Библиотека для чтения», 1837)
«Коломба» (там же, 1840)
«Двойная ошибка» («Современник», 1847)
«Варфоломеева ночь» («Исторический вестник», 1882)
«Кармен» («Дорожная библиотека», 1890).

Экранизация произведений

«Кармен» (Carmen) - (реж. Артур Гилберт), Великобритания, 1907 г.
«Кармен» (Carmen) - (реж. Джироламо Ло Савио), Италия, 1909 г.
«Сигаретница из Севильи» (The Cigarette Maker of Seville), США, 1910 г.
«Медвежья свадьба» - по пьесе А.Луначарского, созданной по мотивам новеллы П.Мериме «Локис», (Реж-ры: Владимир Гардин, Константин Эггерт), СССР, 1925 г.
«Кармен» (Carmen) - (реж. Жак Фейдер), Франция, 1926 г.
«Кармен» (Carmen) - (реж. Лотта Райнигер), Германия, 1933 г.
«Вендетта» (Vendetta) - (реж. Мел Феррер), США, 1950 г. По мотивам новеллы П.Мериме «Коломба».
1960 - по мотивам новеллы «Маттео Фальконе» на киностудии «Азербайджанфильм» был снят одноимённый фильм. Режиссёр-постановщик - Тофик Тагизаде.
«Таманго» (Tamango) - (реж. Джон Берри), 1958 г.
«Локис» (Lokis) - по одноименной новелле, реж. Януш Маевский, Польша, 1970 г.
«Маттео Фальконе» (Mateo Falcone) - (реж. Ян Будкевич), Польша, 1971 г.
«Зверь» (La Bete) - по мотивам новеллы «Локис», (реж. Валериан Боровчик), Франция, 1975 г.
«Венера Илльская» (La Vénus d"Ille), Бельгия, 1962 г.
«Венера Илльская» (La Venere D’Ille), Италия, 1979 г.
«Кармен» (The Loves of Carmen) (реж. Чарльз Видор) - США, 1948 г.
«Имя: Кармен» (фр. Prenom Carmen ) - (реж. Жан-Люк Годар), Франция, 1983 г. По мотивам новеллы Проспера Мериме «Кармен» с реминисценциями мюзикла «Кармен Джонс», в основе которого лежит опера Жоржа Бизе с тем же названием.
«Кармен» - вариация на тему, (реж. А. Хван), Россия, 2003 г.
«Кармен из Каеличе» (U-Carmen e-Khayelitsha) - (реж. Марк Дорнфорд-Мэй), ЮАР, 2005 г. Сюжет перенесен в наше время, в один из самых бедных районов Кейптауна.
«Коломба» (Colomba) - (реж. Лоран Жауи), Франция, 2005 г.
"Маттео Фальконе (Mateo Falcone) - (реж. Эрик Вюйяр / Eric Vuillard), Франция, 2008 г.
«Кармен» (Carmen) - (Жак Малатье), Франция, 2011 г.

Категории:

› Проспер Мериме

Проспе́р Мериме́ (фр. Prosper Mérimée, 28 сентября 1803, Париж - 23 сентября 1870, Канны) - знаменитый французский писатель, член Французской академии.

Жизнь и творчество

Родившись в семье образованного учёного (химика) и живописца, Жана Франсуа Леонора Мериме (жена которого, мать писателя, также с успехом занималась живописью), сторонника нового порядка вещей, воспитанного в духе идей XVIII века, - молодой Мериме рано развил в себе изящный вкус и культ искусства. Окончив курс юридических наук в Париже, он был назначен секретарём графа Д’Арту, одного из министров июльской монархии, а затем главным инспектором исторических памятников Франции. На этом посту он много способствовал сохранению исторических достопамятностей. Во время своего первого путешествия в Испанию в 1830 г. подружился с графом де Теба и его женой, дочь которых, Евгения, стала впоследствии императрицей французов.

Мериме, в качестве старого друга семейства графини Монтихо, был во время Второй империи близким человеком при Тюильрийском дворе; императрица Евгения питала к нему сердечную привязанность и относилась как к отцу. В 1853 г. Мериме был возведён в звание сенатора и пользовался полным доверием и личной дружбой Наполеона III. Служебная карьера и политика играли, впрочем, второстепенную роль в жизни и деятельности такого писателя-художника, каким по призванию был Мериме. Ещё изучая право в Париже, он подружился с Ампером и Альбером Штапфером. Последний ввёл его в дом своего отца, собиравшего у себя кружок людей, преданных наукам и искусствам. На его литературных вечерах бывали не одни французы, но также англичане, немцы (Гумбольдт, Моль) и даже русские (С. А. Соболевский, Мельгунов). У Штапфера Мериме сошёлся и подружился с Бейлем (Стендалем) и Делеклюзом, заведовавшим отделом критики в «Revue de Paris». Литературные вкусы и взгляды Мериме сложились под влиянием Штапферов и кружка Делеклюза. От них он заимствовал интерес к изучению литератур других народов. Универсальность литературного образования Мериме заметно выделяла его из среды других французских писателей того времени. Мериме один из первых во Франции оценил достоинство нашей литературы и стал учиться по-русски, чтобы читать в подлиннике произведения Пушкина и Гоголя. Он был большим почитателем Пушкина, которого переводил для французской публики и оценке которого посвятил превосходный этюд.

По отзыву И. С. Тургенева, лично знавшего Мериме, этот французский академик, в присутствии чуть ли не самого Виктора Гюго, называл Пушкина величайшим поэтом нашей эпохи, наравне с Байроном. У Пушкина - говорил и писал M. - удивительное сочетание формы и содержания; в его стихах, чарующих своей изящной прелестью, всегда больше содержания, чем слов, как и у Байрона; поэзия расцветает у него как бы сама собой из самой трезвой правды.

Литературный дебют

На литературном поприще Мериме дебютировал очень рано, когда ему было всего 20 лет. Первым его опытом была историческая драма «Кромвель». Мериме прочел её в кружке Делеклюза; она заслужила горячие похвалы Бейля как смелое отступление от классических правил единства времени и действия. Несмотря на одобрение кружка друзей, Мериме остался недоволен своим первым произведением, и оно не попало в печать, так что трудно судить о достоинстве его (это было ещё до литературной революции, предпринятой В. Гюго). В 1825 г. он написал несколько драматических пьес и напечатал их под заглавием «Театр Клары Гасуль» (Théâtre de Clara Gazul), заявляя в предисловии, что эти пьесы переведены им с испанского и принадлежат перу неизвестной актрисы странствующей труппы; к некоторым экземплярам даже был приложен её портрет, то есть портрет М. в женском платье. Ампер провозгласил, во влиятельном тогда «Globe», что в лице автора «Théâtre de Clara Gazul» во Франции появился сын Шекспира.

Второе литературное произведение Мериме, появившееся в печати, было также мистификацией: это его знаменитая «Guzla» (Страсбург, 1827; 2 изд., Париж, 1842: «Guzla ou choix des Poésies Illyriques recueillies dans la Dalmatie, la Bosnie, la Croatie et l’Herzegowine»). Книга эта наделала много шума в Европе и считается одним из образцов ловкой и остроумной подделки народных мотивов. Приложенная к «Гузле» биография Маглановича и почти все примечания к ней издателя составлены на основании «Путешествия по Далмации» аббата Форти («Voyage en Dalmatie», перевод с итальянского издания, Берн, 1778). Мистификация ввела в заблуждение многих, в том числе Мицкевича и Пушкина. Немецкий учёный Гергард написал Мериме, что ему удалось в прозе «Гузлы» открыть самый размер иллирийского стиха. Гёте поместил в одной немецкой газете разбор «Гузлы», в котором выразил сомнение в подлинности песен далматинского барда; но в книге Огюстена Филона «Mérimé e et ses amis» (Париж, 1894) напечатаны неизданные доселе письма Мериме к Штапферу, из которых видно, что проницательность Гёте объясняется весьма просто - Мериме, посылая ему «Гузлу», довольно ясно намекнул, что он сам автор этих песен. В письме Мериме к Соболевскому от 18 января 1835 г., написанному по просьбе Пушкина, Мериме объяснял, что поводом к составлению «Гузлы» послужило желание осмеять господствовавшее тогда стремление к местному колориту (couleur locale) и добыть средства для путешествия в Италию. То же объяснение Мериме повторил во втором издании «Гузлы». Французские биографы Мериме, например Филон, приходят в изумление от искусства, с которым 23-летний парижанин сумел извлечь из жалких материалов яркие и верные краски для выражения мотивов совершенно незнакомой и чуждой ему народной поэзии. Необходимо, однако, принять во внимание обстоятельство, упускаемое из вида французскими биографами: несколько лет своего раннего детства Мериме провёл в Далмации, где отец его состоял при маршале Мармоне.

Романы и повести

За «Гузлой» последовали сцены из феодальной жизни «Жакерия» (Jacquerie) (1828) и драма «Famille Carvajal», исторический роман «Хроника царствования Карла IX» (Chronique du temps de Charles IX) и рассказ «Маттео Фальконе» ((Mateo Falcone; 1829). Мериме в это время деятельно сотрудничал в «Revue de Paris» и «National» и состоял в самых близких отношениях с редакциями этих изданий, имевших оппозиционный характер. В сентябрьской книжке «Revue de Paris» за 1829 г. напечатан превосходный рассказ M.: «Prise de la redoute»; особенно замечательно мастерство трезвой правды в изображении сцен войны, в которой он никогда не участвовал. В той же «Revue» напечатаны повесть «Таманго» (Tamango) и «Перл Толедо». В 1830 г. написал повесть «Этрусская ваза» (Vaseé trusque) и ряд писем из Испании, напечатанных в «Revue de Paris». В журнале «Артист» за 1831 г. он напечатал статьи о Мадридском музее, а в 1839 г. «Jacqueline» (повесть) и рассказ «Двойная ошибка» (Double méprise). В 1834 г. перешёл в «Revue des deux Mondes» и напечатал здесь повесть «Ames du purgatoire», свидетельствующую о мастерском изучении быта и нравов Испании. Реставрация памятников искусства поглощает преимущественно его время и в течение трёх лет: он пишет всего одну повесть «Венера Илльская» (Vénus d’Ille), напечатанную в «Revue de deux Mondes» за 1837 г. В конце 1839 г. Мериме предпринял поездку на Корсику. Результатом этой поездки были «Notes de Voyage en Corse» (Париж, 1840) и превосходная повесть «Colomba» (в «Revue des deux Mondes» за 1840 г.), до сих пор сохранившая всю свою прелесть и свежесть.

Отшлифованная по общему шаблону жизнь больших городов, центров цивилизации, была противна Мериме; он почти никогда не посвящал своё перо, как художник, изображению этой неблагодарной для искусства, по его выражению, среды. Его всегда гораздо более привлекали дикие, самобытные нравы, сохранившие своеобразный и яркий цвет старины. Именно потому ему так и удалось описание корсиканских нравов, а также образ цыганки Кармен, в известной новелле этого имени. Затем М. издал несколько сочинений по истории Греции, Рима и Италии, основанных на изучении источников. Его история Дона Педро I, короля Кастилии, пользуется уважением даже среди специалистов.

Мериме и русская литература

Когда собственно Мериме заинтересовался русской литературой - в точности сказать нельзя. Из его переписки с графиней Монтихо видно, что в конце 1840-х гг. он уже серьёзно занимался ею. В 1849 г. он перевёл «Пиковую Даму» Пушкина, а в 1851 г. поместил в «Revue des deux Mondes» интересный этюд о Гоголе. В 1853 году вышел его перевод «Ревизора». «Истории Петра Великого» Устрялова М. посвятил несколько статей в «Journal des Savants»; там же он напечатал несколько очерков из истории русского и украинского казачеств («Les Cosaques d’autrefois» - Стенька Разин, Богдан Хмельницкий). История Смутного времени особенно его занимала; он написал «Le faux Démétrius» и затем воспользовался изучением этой эпохи для художественного её изображения в драматических сценах: «Les Debuts d’un Aventurier» («Revue des deux Mondes», 1 декабря 1852). Мериме был большим почитателем И. С. Тургенева и написал предисловие к французскому переводу «Отцов и детей», вышедшему в Париже в 1864 г.

Последние труды

Последняя повесть, изданная при жизни Мериме, была «Локис» (Lokis, 1869). После смерти Мериме изданы «Dernières novelles» (1873; между ними лучший рассказ «Chambre bleue») и его письма. Его «Lettres à une inconnue» (1874), с предисловием Тэна, выдержали несколько изданий. В 1875 г. изданы «Lettres à une autre inconnue».

Материал из Википедии - свободной энциклопедии

В общем русле литературного движения XIX в. встречается немало явлений переходных, неоднозначных, развивающихся на грани литературных направлений и соединяющих в себе разнородные качества; возникают настолько самобытные творческие индивидуальности, что их трудно классифицировать с определенностью, не вызывающей сомнений. К числу тех, кто «сопротивляется» жесткой, однозначной классификации, относится, в частности, П. Мериме.

Проспер Мериме (1803-1870) воспитывался в атмосфере вольномыслия, воспринятого от XVIII в., и культа искусства, который царил в семье.

Его литературная деятельность начинается с перевода «Поэм Оссиана» Дж. Макферсона, через два года он пишет свое первое произведение - драму «Кромвель» (1822) и затем - «Театр Клары Гасуль» (1825), ставшую одной из самых ранних попыток обновления французской драматургии в эпоху романтизма.

«Театр Клары Гасуль» был написан и опубликован как мистификация: авторство пьес приписывалось вымышленной испанской комедиантке Кларе Гасуль. Жизнеописание Клары Гасуль, которым от имени переводчика Жозефа л’Эстранжа предварялись ее произведения, - тоже плод воображения Мериме, как и сам Жозеф л’Эстранж. Книгу украшал портрет Клары Гасуль, написанный Э. Делеклюзом, который придал «испанской комедиантке» черты сходства с Мериме. Принципиально важно то, что автор использует именно испанскую «маску»: традиции драматургии Сервантеса, Лопе де Веги, Кальдерона представляются ему наиболее продуктивными для создания новой, современной драмы.

«Театр Клары Гасуль» включает восемь пьес; три из них по содержанию в той или иной мере соотнесены с историческими событиями («Испанцы в Дании» и дилогия «Инес Мендо»), а остальные написаны на вымышленные сюжеты.

«Испанцы в Дании», соединившие в себе элементы исторической трагедии и мелодрамы, по существу, утверждают новый тип драмы во французском искусстве. В подзаголовке автор назвал свое произведение «комедией в трех днях», пояснив при этом (в комментарии к пьесе «Женщина-дьявол»), что слово «комедия» он употребляет, вслед за Кларой Гасуль и старинными испанскими поэтами, в расширительном смысле: оно означает всякое драматическое произведение. Свою пьесу Мериме делит не на пять актов, как того требовала французская классицистская традиция, а на три, и не на акты, а на дни; согласно испанскому обычаю, не заботится он и о соблюдении классицистских единств места и времени. Другие пьесы «Театра Клары Гасуль» он также называет комедиями, а «Карету святых даров» - сайнетом (жанр испанской драматургии). Все пьесы предваряются эпиграфами из Лопе де Веги, Сервантеса, Кальдерона и сопровождаются авторскими комментариями, поясняющими некоторые исторические факты, испанские реалии, слова, обычаи и т.п.

Едва ли нс самым выразительным приемом в пьесах Мериме стали знаменитые обращения актеров к публике. Например, «Небо и ад» завершается словами персонажа: «Так кончается эта комедия. Не судите строго автора». А в комедии «Инес Мендо, или Торжество предрассудка» только что умершая по ходу сюжета Инес встает со словами: «Автор попросил меня воскреснуть, чтобы попросить у публики снисхождения. Вы можете уйти с приятным сознанием, что третьей части не будет».

Обращением героя к публике привносится нечто комедийное в трагическую ситуацию, непринужденно уравниваются в правах высокое и тривиальное, торжественное и повседневное, бытовое, тяготеющее к низкому. Наконец, свое выражение здесь находит и авторская ирония стилизатора и мистификатора.

Современники восприняли «Театр Клары Гасуль» как новаторское произведение. Либеральная газета «Глоб» сопоставляет его с романами Вальтера Скотта, которые «произвели революцию во всей эпической области нашей литературы... Автор “Театра Клары Гасуль” довершает эту революцию...». Подобная оценка оправданна, так как, действительно, своими пьесами Мериме утверждает новый тип драмы - романтической. Раньше, чем появится главный манифест романтического искусства во Франции - предисловие Гюго к драме «Кромвель» (1827), Мериме реализует важнейшие принципы, которые будут сформулированы в этом манифесте: изображение событий и героев новой истории, а не античности, воссоздание духа эпохи или «местного колорита», свобода от тирании «высокого стиля» в драматургии, использование языка более живого, близкого к разговорному, отказ от таких условностей, как единство места и времени.

Следующее произведение Мериме - тоже мистификация: книга «Гюзла, или Сборник иллирийских песен, записанных в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине» (1827). Она включает 29 баллад, написанных самим Мериме, и только одна «Печальная баллада о благородной супруге Асана- Аги» представляет собой перевод сербской народной песни. Мистификации поверили даже такие искушенные славянские читатели, как А. Мицкевич и А. С. Пушкин. Мицкевич переводит балладу «Морлак в Венеции», а Пушкин включает в свои «Песни западных славян» (1835) перевод 11 баллад Мериме («Бонапарт и черногорцы», «Конь», «Вурдалак» и др.), а также переводит составленное Мериме жизнеописание Иакинфа Магла- иовича - сербского поэта и гусляра, вымышленного автора песен. Более проницательным оказался Гёте: он высоко оценил именно стилизаторское мастерство автора книги «Гюзла». Отметив «прекрасный, яркий талант» Мериме, Гёте увидел в нем «истинного романтика».

После своей «серьезной шутки» со славянскими песнями Мериме возвращается к жанру драмы и к поискам путей ее обновления. Его увлекает книжная драма-хроника, и в 1828 г. он пишет в этом жанре пьесу «Жакерия, сцены феодальных времен». Согласно авторскому замыслу, изложенному в предисловии, в драме соединяются два начала: эпическое (изображение крестьянского мятежа, вызванного «эксцессами феодального строя») и нравоописательное («Я пытался дать представление о жестоких нравах четырнадцатого столетия и думаю, что скорее смягчил, а не сгустил краски моей картины»).

Жакерия - крестьянское движение, мятеж Жаков (Жак - простонародное имя). В числе действующих лиц пьесы - сеньоры и рыцари, но значительно больше крестьян, монахов, горожан, вольных стрелков, разбойников и других людей разных сословий. Тем самым создается широкая эпическая панорама народного движения, представленная в 36 картинах, а не в традиционных для французской драматургии пяти актах. Некоторые элементы новой формы, как, например, обилие действующих лиц, частая смена картин и декораций, отсутствие единства места и времени и т.п., делали пьесу почти непригодной для сценического воплощения. Но для Мериме в момент написания «Жакерии» важно другое - воссоздать в драматическом произведении конкретную эпоху жизни народа, ее исторический дух и «местный колорит».

В то же время на фоне «массового героя» достаточно рельефно индивидуализированы характеры главных персонажей: это монах брат Жан, латник Пьер, предводитель разбойников Оборотень. Сочетание общего и крупного планов в пьесе - серьезное достижение автора и свидетельство эволюции, которую претерпевает романтическая драма уже в процессе ее становления.

Конец 1820-х гг. отмечен в творчестве Мериме характерным для романтизма увлечением историей. Вслед за «Жакерией» он пишет исторический роман «Хроника времен Карла IX» (1829).

В предисловии к роману автор говорит: «В истории я люблю только анекдоты, среди анекдотов же предпочитаю те, которые содержат, как мне представляется, подлинную картину нравов и характеров данной эпохи». Стремясь погрузиться в историю на уровне нравов, романист предпочитает в качестве главных героев исторического повествования людей безвестных, вымышленных персонажей. Таковы Жорж и Бернар де Мержи.

Исторические события и персонажи тоже присутствуют в романе, ими в решающей степени определяется судьба вымышленных героев, их частная жизнь. В качестве центрального исторического эпизода Мериме избрал трагедию избиения французских протестантов (гугенотов) католиками в 1572 г. в ночь Святого Варфоломея. Традиционная трактовка событий Варфоломеевской ночи во французской историографии сводилась к обвинению католиков во главе с герцогом Гизом и матерью короля Екатериной Медичи, которая фактически правила страной, когда царствовал ее сын Карл IX. Все эти исторические персонажи фигурируют в романе Мериме, однако представления писателя о причинах трагедии отличаются от традиционных. Главная причина - не в злой воле правителей, а в религиозной нетерпимости и фанатизме, охвативших всю нацию, считает Мериме. Противостояние католиков и гугенотов превратилось в национальное бедствие, гражданскую войну. Всякий католик считал доблестью убить протестанта, протестанты поступали так же в отношении католиков. В это братоубийственное безумие вовлечены Жорж и Бернар де Мержи, что завершается для них братоубийством в прямом смысле слова: Жорж гибнет от руки Бернара.

Таким образом, судьба братьев де Мержи обусловлена общей атмосферой фанатичного религиозного противостояния, которым был отмечен XVI в. Оба они воплощают историческую психологию нации в эпоху религиозных войн.

В соответствии с поэтикой романтического исторического романа события далекого прошлого осмысляются у Мериме в соотнесенности с современной жизнью. На это писатель обращает внимание в предисловии к роману. Проблема гражданских столкновений на религиозной почве была актуальной в конце 1820-х гг., а напоминание о Варфоломеевской ночи могло служить вполне уместным в этих обстоятельствах «уроком истории».

Сопоставления истории и современной жизни далеко не всегда приводят Мериме к выводам в пользу последней. Так, размышляя о характерных для XVI в. представлениях о чести, преступлении, смелости, он отмечает, «как выродились энергичные страсти в наши дни». Этот мотив очень скоро получит развитие в его новеллах о современном человеке; в историческом же романе акцент сохраняется на изображении нравов XVI в. и соответствующих им характеров, отмеченных динамичностью, активностью, физической силой и доблестью, не скованной долгими размышлениями или сомнениями. Герои «Хроники» проявляют себя в действии, в поступках, чем в решающей степени определяется динамика развития сюжета романа. Мериме не задерживается на пространных описаниях, он дает о героях и месте действия лишь самые необходимые предваряющие сведения и как можно скорее предоставляет читателю возможность наблюдать «сцены», в которых о героях красноречиво говорят их поступки, а не авторские рассуждения. Этим создается эффект стремительно развивающегося действия, «очищенного» от традиционных длиннот исторического романа.

В композиционной разомкнутости «Хроники», в незавершенности любовной линии Бернара де Мержи и Дианы проявляется еще один принципиально важный для Мериме момент структурной организации произведения: сочетая в «синтетическом» (в духе В. Скотта) романе эпическое, лирическое и драматическое начала, писатель отдает доминирующую роль эпическому сюжету (событиям Варфоломеевской ночи), поэтому, когда последний представляется ему исчерпанным, он и находит возможным оставить лирический сюжет без логического завершения: «Утешился ли Мержи? Завела ли Диана другого любовника? Предоставляю решить это читателю, который, таким образом, сможет закончить роман по своему вкусу».

1820-е гг. для Мериме необычайно плодотворны. Вслед за драмой, поэтической стилизацией и романом он обращается к новелле, которая до конца останется его излюбленным жанром. И хотя количество новелл, написанных Мериме, невелико (их около двух десятков), они представляют собой значительное и яркое явление в истории французской литературы.

Первые новеллы Мериме пишет в 1829 г., последние датируются 1860-ми гг. Они публикуются по мере написания, и только первые автор издает отдельным сборником «Мозаика» (1833). Уже в заглавии отражается неоднородность, разнообразие истоков и тематики произведений, составивших книгу. Здесь и нравоописательные очерки под названием «Письма из Испании», и подражания испанскому сюжету («Жемчужина Толедо»), шведской легенде («Видение Карла XI») или средневековой неаполитанской сказке («Федериго»), и рассказ о бунте невольников на корабле работорговца («Таманго»), и корсиканская история («Матео Фаль- коне»), и эпизод из военной жизни («Взятие редута»), и новеллы о нравах парижского «света» («Этрусская ваза», «Партия в триктрак»), и маленькая пьеса «Недовольные».

Уже в «Мозаике» проявляется талант Мериме-новеллиста, и его рассказы могут быть отнесены к лучшим образцам этого жанра. Таков, например, небольшой рассказ «Взятие редута», записанный, как сообщает автор, со слов друга-офицера, вспоминающего о своем первом сражении. Это было взятие Шевардинского редута в России в 1812 г.

Мастерство Мериме проявляется здесь в полной мере. В пределах очень ограниченного пространства короткой новеллы ему удается с достоверностью обрисовать и сражение, и общий дух императорской гвардии, и психологическое состояние неискушенного молодого человека, впервые оказавшегося на поле боя.

«Мозаика» складывается в значительной степени из сюжетов, выросших на почве романтических интересов Мериме 1820-х гг., его увлечения «местным колоритом», легендами разных народов, фольклором. Но теперь он стремится не столько к стилизации, как прежде, сколько к созданию оригинальных произведений в духе новых тенденций в литературе.

Каждая из новелл интересна не только своими национальными корнями, но и актуальным для времени Мериме звучанием. Так, например, «Таманго» являет собой убедительное выражение принципов романтической историографии 1820-х гг. и идей политического либерализма, которым Мериме сочувствовал. В новелле слышны характерная для романтизма реплика руссоистской теории «естественного человека», а также выражение концепции прогресса цивилизации и представлений Мериме о свободе в их соотнесенности с современными ему идеями аболиционизма. Своего рода полюсами, в пределах которых все эти проблемы выстраиваются в их взаимосвязи, служат образы «дикаря» Таманго и «цивилизованного» европейца, работорговца капитана Леду. Символичны бунт невольников и его трагические последствия не только для белой команды корабля, но и для самих чернокожих рабов, в том числе и для Таманго. Убив своего хозяина и матросов, они остаются невольниками своей дикости и невежества: неспособность управлять кораблем обрекает их на гибель (только Таманго остается в живых, но обречен на жалкое существование). Подлинную свободу Мериме считает результатом длительного исторического пути народа и его постепенного приобщения к цивилизации. Свободу недостаточно провозгласить, до нее нужно «дорасти», поднявшись по ступеням прогресса.

В «Матео Фальконе» воплощена тема корсиканского национального характера, в 1810-1820-е гг. особенно привлекавшая внимание потому, что Корсика - родина Наполеона. Корсика была особым миром, хотя и территориально близким Европе, но совершенно отличным от нее во всем, что касается нравов, представлений о чести и долге, справедливости и мужестве. Конечно, Мериме вовсе нс считает достойной подражания расправу Матео Фальконе над своим сыном. Поступок корсиканца, ужасающий цивилизованного человека своей жестокостью, требует не оправдания, а объяснения как образец суровых нравов корсиканцев, пока еще сохранивших «естественные» страсти, цельность характеров и бескомпромиссную мораль, в то время как европейцы ценою утраты всего этого приобщались к прогрессу. Корсиканский «местный колорит», таким образом, заставляет вспомнить о характере окружающей цивилизованной жизни.

Традициям «местного колорита» в той или иной мере отвечают большинство новелл Мериме. После «Мозаики» он пишет повести «Души чистилища» (1834), «Коломба» (1840), «Кармен» (1845), «Переулок госпожи Лукреции» (1846), а позднее - «Джуман» (1868) и «Локис» (1869). В этих произведениях изображаются правы и характеры, необычные по сравнению с теми, которые можно было наблюдать в современном Мериме парижском обществе. Даже жизнь обитателей небольшого городка Илля и его окрестностей («Венера Илльская», 1837) отмечена особым «местным колоритом», который определяется господствующими здесь предрассудками, предубеждениями, легендами. Фантастическое тесно сплетается с реальной жизнью людей, что позволяет автору мастерски увязать мотивы сверхъестественного происшествия и тривиального преступления, придав тем самым сюжету необыкновенную остроту и занимательность. «Венеру Илльскую» писатель считал своей лучшей новеллой.

С 1834 г. он служит главным инспектором исторических памятников Франции, в этом качестве много путешествует по стране и за ее пределами (в Испанию, Англию, Италию, на Корсику, в Малую Азию) и пишет книги о своих путешествиях («Заметки о путешествии на юг Франции», 1835; «Заметки о путешествии на запад Франции», 1835; «Заметки о путешествии по Корсике», 1840), а также труды исторического содержания («Очерки римской истории», 1844; «История дона Педро I, короля Кастилии», 1848; «Исторические и литературные очерки», 1855).

В 1845 г. Мериме публикует еще одно произведение, отмеченное духом «местного колорита», - повесть «Кармен». «Кармен» стала, пожалуй, самым известным произведением Мериме (чему в значительной мере способствовала опера Ж. Бизе того же названия, созданная в 1874 г.). Характерно, что в «Кармен» писатель вновь обращается к теме, уже звучавшей в его творчестве. Тема неодолимой любви была воплощена в одноактной комедии «Женщина-дьявол» из «Театра Клары Гасуль». В «Кармен» движимый слепой любовью Хосе становится дезертиром, контрабандистом, вором, убийцей и в конце концов приговорен к смерти. Но сюжет, выстроенный как история Хосе, концентрируется вокруг андалусской цыганки Кармен. Ее характер впитал все цыганские обычаи, понятия о любви, о свободе и достойном образе жизни, представления цыган о патриотизме, понимаемом как верность но отношению к своим соплеменникам (оборотной стороной их патриотизма оказывается «искреннее презрение к народу, оказывающему им гостеприимство»).

Едва ли можно говорить о поэтизации «экзотического» характера Кармен у Мериме. Она лжива, вероломна, безжалостна; обман и воровство для нее так же естественны, как скитания и завораживающие танцы; ее любовь не только свободна, но и примитивна. Не случайно эпиграфом к повести служат строки: «Всякая женщина - зло; но дважды бывает хорошей: или на ложе любви, или на смертном одре». Автор, выступающий в повести в роли рассказчика-путешественника, изучающего нравы испанских цыган, считает, что характер героини предопределен традициями ее народа, и сочувствует несчастному Хосе, который стал преступником и обречен на смерть из-за любви к Кармен. «Это калес (так называют себя цыгане. - Примечание Мериме) виноваты в том, что воспитали ее так», - заключает свою предсмертную исповедь Хосе. И как бы продолжая и подтверждая эту мысль, Мериме завершает повесть главой, представляющей собой, по существу, небольшой трактат об испанских цыганах. Объясняя характер Кармен, он стремится при этом дать читателям «выгодное представление» не о самой Кармен, а о «своих исследованиях в области ром- мани» (т.е. цыганских нравов).

Таким образом, сочувствие и восхищение романтиков, традиционно сопутствующие идее свободного, естественного чувства, в новелле Мериме явно отступают перед объективным аналитическим началом, присущим скорее реалистическому методу. Писатель щедро привносит в повесть собственные этнографические интересы и познания; авторские комментарии, сопровождающие текст, изобилуют сведениями о цыганских обычаях, пояснениями цыганских слов, поговорок и т.п. В то же время любые элементы условной декоративности, внешней эффективности, любования экзотическим материалом и всякого пафоса остаются «за кадром» произведения. «Местный колорит» обретает здесь ощутимо иное по сравнению с романтическим качество. Это же проявляется и в поздней новелле «Локис» (1869), завершающей «экзотическую» линию, которая остается постоянным и, пожалуй, наиболее устойчивым лейтмотивом всей новеллистики Мериме.

Если в «экзотических» новеллах писатель лишь иногда и опосредованно касается проблем современного французского общества, то к непосредственному изображению этого общества он обращается в новеллах «Партия в триктрак» и «Этрусская ваза» (обе - 1830), оставаясь при этом в рамках «великосветской» тематики, отвечавшей традиции романтической французской литературы 1820-х гг. Его герои - Сен-Клер («Этрусская ваза») и капитан Роже («Партия в триктрак») - представители «света» и в то же время отчетливо выделяются на фоне людей своего круга. Они - «лучшие», более тонкие душевно, честные, думающие и уже в силу этого ощущающие себя одинокими в своей среде. В соответствии с наблюдением, сделанным еще в период работы над «Хроникой времен Карла IX», Мериме изображает современного человека рефлектирующим, удрученным сомнениями в духе романтической «болезни века». Сен-Клер переживает драму ревности; Роже мучается угрызениями совести - сплутовав в карточной игре, он спровоцировал самоубийство партнера. Но ни тот ни другой не могут предпринять ничего, что помогло бы их самоутверждению и победе над обстоятельствами. Хотя история каждого из них непохожа на другую, финалом в обоих случаях становится гибель героя. Сен-Клер убит на дуэли, а Роже отправляется в армию под пули врага, с тем чтобы принять смерть как кару за бесчестный поступок.

Выдерживая повествование в лаконичной, несколько отстраненной манере, Мериме избегает прямых авторских суждений, и тем выразительнее становятся тонко найденная деталь, штрих, подмеченные автором и много говорящие читателю. К числу таких деталей относятся, например, в конце «Этрусской вазы» сломанный пистолет, отброшенный после смертельного выстрела, и небрежные слова секунданта, досадующего, что едва ли удастся починить его. Об убитом только что человеке - ни слова. Эта сцена пронизана горькой иронией, вызванной ощущением бессмысленности благородного, честного вызова героя своему предполагаемому обидчику, сожалением о жизни, погубленной по ничтожному поводу. В иронии, вводимой деликатными, едва заметными штрихами, проявляется яркая особенность индивидуального стиля Мериме. В авторской иронии нередко «зашифрована» оценка героя, его поступков или всей ситуации, которая диктует персонажам определенное поведение.

Мастерство проницательного психолога и рассказчика проявляется во всем блеске в «Двойной ошибке». В этой повести рельефно проявляются и другие особенности творческой манеры Мериме-рассказчика. Авторская речь искусно соединяется с диалогом персонажей, в самой же авторской речи главная роль принадлежит динамичному повествованию, а описание в высшей степени лаконично. Большой выразительностью отличается удачно найденная деталь, характерный штрих.

Параллельно с «великосветской» повестью Мериме создает две новеллы, в которых выходит за рамки этой тематики: «Арсена Гийо» (1845) и «Аббат Обен» (1846). Здесь появляются темы, более или менее близкие к социальным мотивам, характерным для литературы 1840-х гг., и не только реалистической, но и романтической (Гюго, Жорж Санд, Э. Сю). При своей выразительности эти две новеллы даже в сочетании с другими остаются чем-то вроде разрозненных эскизов к картине; они могли бы стать правдивыми фрагментами панорамы жизни современного общества, но такой панорамы писатель не создает и едва ли замышлял подобное.

В новеллах 1860-х гг. «Голубая комната», «Джуман», «Локис» Мериме еще раз проявляет себя мастером острого, занимательного и даже загадочного сюжета.

Новеллистика стала высшим достижением художественного творчества Мериме. В новеллах проявилось психологическое мастерство писателя, его умение выразить многое через тонко подмеченную деталь, которая органично вписывается в эмоционально сдержанное повествование.

Отсутствие описательных и лирических излишеств, а также ироничность повествовательной манеры Мериме иногда дают повод говорить о реализме как творческом методе писателя. Однако сам по себе способ повествования, структура и приемы которого ассоциируются с «реалистическим» письмом, еще не создает реалистического художественного сознания во всеобъемлющем смысле этого понятия. К тому же тип авторской речи, свободной от эмоциональной напряженности, нс является монополией реализма, его можно встретить и у романтиков (например, в новеллах Виньи). Реализм как художественное сознание и метод творчества предполагает системное аналитическое исследование той реальности, с которой соприкасается художник, изучение общества и психологии современного человека в многообразных взаимосвязях всех элементов этой реальности, рассматриваемой как некое единство, как система. Так понимал задачу писателя Бальзак, называвший себя «секретарем» и «историком» современного общества. У Мериме же мы находим лишь отдельные, достаточно разрозненные, хотя и очень правдивые и отмеченные тонким психологизмом зарисовки этой реальности.

Критическая направленность иронии Мериме также говорит скорее не о расхождении, а о родстве с романтиками, у которых «болезнь века» возникла на почве именно острокритического восприятия реальности.

В целом в новеллистике Мериме движется в сторону реализма, но это движение в русле романтических традиций, а элементы новой, реалистической ориентации еще не создают в его творческой практике того комплекса признаков, совокупность которых позволила бы безоговорочно считать писателя реалистом. Это обстоятельство ни в коей мере не умаляет значения творчества Мериме в целом и его новеллистики в частности. Новеллам Мериме принадлежит одно из самых значительных мест в истории этого жанра в XIX в.

Характер двух последних десятилетий жизни Мериме определяется в значительной степени тем прочным положением в обществе и солидным авторитетом, которые он снискал своим творчеством, административной службой и научными трудами. Мериме становится академиком (1844) Второй империи, более того - человеком, близким к императорскому семейству (писатель давно был знаком и дружен с Евгенией Монтихо, ставшей в 1853 г. женой императора Наполеона III). Однако он не только пользуется плодами благополучной жизни, но и продолжает творческую деятельность, в основном по двум направлениям: не оставляет ранее освоенные им жанры новеллы и драмы и одновременно с этим увлекается изучением русской истории и русского языка, а также переводами. Он создает сатирическую комедию «Два наследства» (1850) и работает над драмой «Первые шаги авантюриста» (1852). Эго произведение, оставшееся неоконченным, представляет собой сцены из русской истории Смутного времени начала XVII в. и посвящено самозванцу Лжедмитрию. Фигура последнего и вообще история самозванства в России привлекает особое внимание Мериме. Так, в 1853 г. он пишет сочинение «Лжедмитрий - эпизод русской истории». Чуть позднее писатель обращается к истории народных движений («Казаки Украины», 1855; «Восстание Разина», 1861; «Казаки былых времен», 1863). Его внимание привлекает также эпоха Петра I.

Углубляясь в историю России, Мериме испытывает потребность обратиться и к русской литературе. Интерес к национальной самобытности и культуре разных народов всегда был характерен для него, а русские литераторы входили в число друзей писателя начиная с 1820-х гг., и через них он мог знать о тех или иных моментах литературной жизни в России. Эпизод с пушкинскими «Песнями западных славян», конечно, не мог оставить Мериме равнодушным. Со временем А. С. Пушкин стал его любимым русским писателем, а особое предпочтение он отдавал «Цыганам». Мериме переводит эту поэму (прозой), ряд стихотворений Пушкина, «Пиковую даму» и «Выстрел». Ему принадлежат также переводы из Гоголя («Ревизор») и Тургенева (из «Записок охотника»). В 1868 г. Мериме пишет обстоятельную статью «Александр Пушкин», в которой вопреки распространенному тогда мнению о решающем влиянии Байрона на творчество Пушкина акцентирует идею самобытности таланта русского поэта. В статье содержатся также интересные критические суждения о трагедии 11уш- кина «Борис Годунов». 1868 годом датируется и очерк Мериме «Иван Тургенев». С Тургеневым Мериме был знаком с 1857 г.; писатели совместно готовили прозаический перевод поэмы М. Ю. Лермонтова «Мцыри». Ряд статей Мериме посвящены произведениям Тургенева (романы «Отцы и дети», «Дым», а также «Записки охотника» и др.).

О значении того, что Мериме сделал для знакомства французских читателей с русской литературой, говорил еще И. С. Тургенев: «Мы, русские, обязаны почтить в нем человека, который питал искреннюю и сердечную привязанность к нашему русскому народу, к нашему языку, ко всему нашему быту, - человека, который положительно благоговел перед Пушкиным и глубоко и верно ценил красоту его поэзии».

«Русская» страница творчества Мериме - еще один штрих к портрету французского писателя, который был яркой творческой индивидуальностью. Своим неповторимым «почерком» он отличается от многих совре- менников-романтиков, но не противостоит им. Романтическая эстетика отрицала стереотипы, требовала оригинальности каждого художника, и это давало всем ее приверженцам широкую свободу. В середине XIX в., когда продолжает развиваться творчество Мериме, рамки этой свободы еще более раздвигаются, что и порождает такие трудно поддающиеся жесткой классификации явления, каким является творчество Мериме.

Проспер Мериме родился 28 сентября 1803 года в семье образованного химика и живописца Жана Франсуа Леонора Мериме. Окончив курс юридических наук в Париже, он был назначен секретарём графа Д’Арту, одного из министров июльской монархии, а затем главным инспектором исторических памятников Франции. На этом посту он много способствовал сохранению исторических памятников. Во время своего первого путешествия в Испанию в 1830 г. подружился с графом де Теба и его женой, дочь которых стала впоследствии французской императрицей.

Мериме в качестве старого друга семейства графини Монтихо был во время Второй империи близким человеком при Тюильрийском дворе; императрица Евгения питала к нему сердечную привязанность и относилась как к отцу. В 1853 г. Мериме был возведён в звание сенатора и пользовался полным доверием и личной дружбой Наполеона III. Служебная карьера и политика играли, впрочем, второстепенную роль в жизни и деятельности такого писателя-художника, каким по призванию был Мериме. Ещё изучая право в Париже, он подружился с Ампером и Альбером Штапфером. Последний ввёл его в дом своего отца, собиравшего у себя кружок людей, преданных наукам и искусствам. На его литературных вечерах бывали не одни французы, но также англичане, немцы и даже русские. У Штапфера Мериме сошёлся и подружился с Стендалем и Делеклюзом, заведовавшим отделом критики в «Revue de Paris». Литературные вкусы и взгляды Мериме сложились под влиянием Штапферов и кружка Делеклюза. От них он заимствовал интерес к изучению литератур других народов. Универсальность литературного образования Мериме заметно выделяла его из среды других французских писателей того времени. Мериме один из первых во Франции оценил достоинство русской литературы и овладел русским языком чтобы читать в подлиннике произведения Пушкина и Гоголя. Он был большим почитателем Пушкина, в 1849 году перевел его «Пиковую даму». В 1851 году в «Revue des Deux Mondes» вышел его этюд о Гоголе, а в 1853-м - перевод «Ревизора». Мериме интересовался также русской историей: в «Journal des Savants» он опубликовал несколько статей об «Истории Петра Великого» Н. Г. Устрялова и очерков из истории казачества («Les Cosaques d’autrefois»). История Смутного времени отражена в «Le faux Demetrius» и драматических сценах «Les Debuts d’un Aventurier» (1852). Мериме был большим почитателем И. С. Тургенева и написал предисловие к французскому переводу «Отцов и детей», вышедшему в Париже в 1864 г.

На литературном поприще Мериме дебютировал очень рано, когда ему было всего 20 лет. Первым его опытом была историческая драма «Кромвель». Она заслужила горячие похвалы Стендаля как смелое отступление от классических правил единства времени и действия. Несмотря на одобрение кружка друзей, Мериме остался недоволен своим первым произведением, и оно не попало в печать. Впоследствии он написал несколько драматических пьес и напечатал их под заглавием «Театр Клары Гасуль» (Th??tre de Clara Gazul), заявив в предисловии, что автором пьес является неизвестная испанская актриса странствующего театра. Вторая публикация Мериме, его знаменитая «Гусли» (Guzla), сборник народных песен, также была весьма удачной мистификацией.

В 1828-1829 годах выходят драмы «Жакерия» (Jacquerie) и «Famille Carvajal», исторический роман «Хроника времён Карла IX» (Chronique du temps de Charles IX) и новелла «Маттео Фальконе» (Mateo Falcone). Мериме в это время деятельно сотрудничал в «Revue de Paris» и «National» и состоял в самых близких отношениях с редакциями этих изданий. В «Revue» напечатаны его рассказ «Взятие редута» (Prise de la redoute), повесть «Таманго» (Tamango) и «Перл Толедо», повесть «Этрусская ваза» (Le Vase Etrusque) и ряд писем из Испании. В журнале «Артист» он напечатал статьи о Мадридском музее, повесть «Jacqueline» и рассказ «Двойная ошибка» (Double m?prise). В 1834 г. перешёл в «Revue des deux Mondes» и напечатал здесь повесть «Души чистилища» (Ames du purgatoire), свидетельствующую о мастерском изучении быта и нравов Испании, и повесть «Илльская Венера» (V?nus d’Ille). В конце 1839 г. Мериме предпринял поездку на Корсику. Результатом этой поездки были «Notes de Voyage en Corse» и повесть «Коломба» (Colomba). Отшлифованная по общему шаблону жизнь больших городов, центров цивилизации, была противна Мериме. Его всегда гораздо более привлекали дикие, самобытные нравы, сохранившие своеобразный и яркий цвет старины.

Одним из известнейших произведений Мериме стала новелла «Кармен», где ему так хорошо удалось описание цыганских нравов, а также образ цыганки Кармен. Новелла взята за основу сюжета одноимённой оперы Жоржа Бизе, музыка которой невероятно популярна и в наше время.

Ю. М. Лотман в одной из последних своих статей, обращаясь к творчеству Мериме, писал:

Мериме издал несколько сочинений по истории Греции, Рима и Италии, основанных на изучении источников. Его история Дона Педро I, короля Кастилии, пользуется уважением даже среди специалистов.

Последняя повесть, изданная при жизни Мериме, - «Локис» (Lokis). После смерти Мериме изданы «Последние новеллы» (Derni?res novelles) между ними лучший рассказ «Синяя комната» (Chambre bleue) и его письма. В 1875 г. изданы «Lettres ? une autre inconnue».

Скончался в Каннах, где похоронен на кладбище Гран-Жас.

Творчество

Повести и новеллы

1829 - «Таманго» (Tamango), новелла
1829 - «Взятие редута» (L’enl?vement de la redoute), рассказ
1829 - «Маттео Фальконе» (Mateo Falcone), новелла
1830 - «Этрусская ваза» (Le vase ?trusque), новелла
1830 - «Партия в трик-трак» (La partie de tric-trac), новелла
1833 - «Двойная ошибка» (La double m?prise), новелла
1834 - «Души чистилища» (Les ?mes du Purgatoire), новелла
1837 - «Илльская Венера» (La V?nus d’Ille), новелла
1840 - «Коломба» (Colomba), повесть
1844 - «Арсена Гийо» (Ars?ne Guillot), новелла
1845 - «Кармен» (Carmen), повесть
1869 - «Локис» (Lokis), повесть
«Джуман» (Djouman), новелла
«Синяя комната» (Chambre bleue), новелла

Пьесы

1825 - «Театр Клары Газуль» (Th??tre de Clara Gazul), сборник пьес
1828 - «Жакерия» (La Jacquerie), историческая драма-хроника
1830 - «Недовольные» (Les M?contents), пьеса
1850 - «Два наследства или Дон-Кихот» (Les deux h?ritages ou Don Quichotte), комедия

Прочее

1827 - «Гусли» (Guzla)
1829 - «Хроника царствования Карла IX» (Chronique du r?gne de Charles IX)
1835 - «Записки о путешествии по югу Франции» (Notes d’un voyage dans le Midi de France)
1837 - «Этюд о религиозной архитектуре» (Essai sur l’architecture religieuse)
1863 - эссе «Богдан Хмельницкий» (Bogdan Chmielnicki)

Первые переводы повестей Мериме на русский язык:

«Илльская Венера» («Библиотека для чтения», 1837)
«Коломба» (там же, 1840)
«Двойная ошибка» («Современник», 1847)
«Варфоломеева ночь» («Исторический вестник», 1882)
«Кармен» («Дорожная библиотека», 1890).

Коломба

Рefar la to vendetta,
Sta sigur, vasta anche ella.

I

В первых числах октября 181* года полковник сэр Томас Невиль, ирландец, один из заслуженных офицеров английской армии, остановился в гостинице Бово в Марселе, на обратном пути из путешествия по Италии. Вечное восхищение энтузиастов-путешественников произвело реакцию, и, чтобы отличиться чем-нибудь, многие из нынешних туристов берут себе девизом горациевское nil admirari . Единственная дочь полковника, мисс Лидия, принадлежала именно к этому разряду ничем не довольных путешественников. «Преображение» Рафаэля показалось ей посредственным произведением, Везувий во время извержения – немногим лучше, чем трубы бирмингемских фабрик. Вообще она обвиняла Италию в отсутствии местного колорита, в отсутствии характера. Пусть кто может объяснит мне смысл этих слов; несколько лет тому назад я прекрасно понимал его, а теперь совсем не понимаю. Сначала мисс Лидия льстила себя надеждой увидеть по ту сторону Альп что-нибудь такое, чего до нее никто не видел и о чем она могла бы говорить с порядочными людьми. Но скоро, видя, что соотечественники везде предупредили ее, и отчаявшись встретить что-нибудь неизвестное, она бросилась на сторону оппозиции. В самом деле, неприятно говорить о чудесах Италии для того, чтобы вдруг услышать от кого-нибудь: «Вы, конечно, знаете такого-то Рафаэля в таком-то палаццо, там-то? Это прекраснейшая вещь во всей Италии». И наверно, ее-то вы и забыли посмотреть. Так как видеть все было бы слишком долго, то проще бранить все с предвзятым намерением.

В гостинице Бово мисс Лидии пришлось испытать горькое разочарование. Она привезла с собой хорошенький эскиз пелазгических или циклопических ворот в Сеньи*; она думала, что рисовальщики забыли эти ворота. И вдруг леди Френсис Фенвик, с которой она встретилась в Марселе, показывает ей свой альбом, и в этом альбоме, между сонетом и засушенным цветком, ворота в Сеньи, густо покрытые тердесьеном!* Мисс Лидия отдала свои ворота горничной и потеряла всякое уважение к пелазгическим сооружениям.

Такое печальное настроение сообщилось и полковнику Невилю, который со смерти своей жены смотрел на все не иначе, как глазами мисс Лидии. Италия надоела его дочери: ясно, что это самая скучная страна в мире.

Правда, он не мог сказать ничего против картин и статуй, но зато мог заверить, что охота в этой стране самая жалкая и что из-за того, чтобы убить несколько штук несчастных красных куропаток, нужно сделать десять миль в самую жару по римской Кампанье.

На другой день после приезда в Марсель он пригласил обедать капитана Эллиса, своего бывшего адъютанта, который только что провел шесть недель на Корсике. Капитан прекрасно рассказал мисс Лидии историю о бандитах; достоинство ее состояло в том, что она нисколько не походила на истории о ворах, которых она наслушалась по дороге от Рима до Неаполя. За десертом, когда мужчины остались одни с бутылками бордо, они разговорились об охоте, и полковник узнал, что нигде нет такой прекрасной, такой разнообразной и такой богатой охоты, как на Корсике.

– Там множество диких кабанов, – говорил капитан Эллис, – нужно только научиться отличать их от домашних свиней, на которых они удивительно похожи, иначе будут неприятности с их пастухами. Они появляются из лесков, так называемых маки , вооруженные с ног до головы, заставляют платить за своих животных и насмехаются над вами. Есть там еще муфлоны, престранные животные, которых нет нигде в других местах, но охота за ними трудна; есть олени, лани, фазаны, куропатки; да и не перечтешь всех родов дичи, кишащей на Корсике. Если вы любите пострелять, поезжайте на Корсику, полковник: там, как говорил один из моих хозяев, вы найдете всевозможную дичь, начиная от дрозда и кончая человеком.

За чаем капитан снова очаровал мисс Лидию рассказом о косвенной вендетте , еще более оригинальным, чем предыдущий, и привел ее в окончательный восторг от Корсики, описав ей дикий вид страны, оригинальный характер ее жителей, их гостеприимство и первобытные нравы. Наконец, он преподнес ей хорошенький маленький стилет, знаменитый не столько своей формой и медной оправой, сколько происхождением. Один прославленный бандит уступил его капитану Эллису, ручаясь за то, что он побывал в четырех человеческих телах. Мисс Лидия заткнула его за пояс, потом положила на свой ночной столик и, прежде чем заснуть, два раза вынула из ножен. А полковник видел во сне, как он убивал муфлона и как владелец заставлял его заплатить, на что полковник охотно согласился, ибо муфлон был прелюбопытное животное и походил на дикого кабана с оленьими рогами и фазаньим хвостом.

– Эллис рассказывает, что на Корсике прекрасная охота, – сказал полковник, завтракая вдвоем с дочерью, – если б это не было так далеко, недурно бы съездить туда недельки на две.

– В самом деле, – ответила мисс Лидия, – отчего бы нам не поехать на Корсику? Вы будете охотиться, а я рисовать; я буду в восторге, если в моем альбоме будет та пещера, о которой рассказывал капитан Эллис и куда ребенком приходил учиться Бонапарте.

Может быть, в первый раз желание, выраженное полковником, получило одобрение его дочери. Радуясь такому неожиданному обстоятельству, он, однако, догадался сделать несколько замечаний, чтобы еще пуще раззадорить мисс Лидию. Напрасно он говорил о дикости страны, о том, как трудно женщине путешествовать по ней: она ничего не боялась, она любила путешествовать верхом больше всего на свете, она считала для себя праздником спать под открытым небом, она грозила отправиться в Малую Азию. Словом, у нее был готов ответ на все. Ни одна англичанка не была на Корсике; значит, ей нужно съездить туда. И какое счастье будет, возвратившись на Сент-Джеймс-плейс*, показывать свой альбом! «Отчего же, милая, вы пропускаете этот прекрасный рисунок?» – «О, это пустяки! Это эскиз, который я сделала с одного известного корсиканского бандита, служившего нам проводником». – «Как! Вы были на Корсике?»

Так как тогда между Францией и Корсикой еще не ходили пароходы, то пришлось узнавать, не отправляется ли какое-нибудь судно на остров, который имела намерение открыть мисс Лидия. В тот же день полковник написал в Париж, отменяя распоряжение о заказанном им там помещении, и сторговался с хозяином корсиканского галиота, отправлявшегося в Аяччо. На галиоте были две приличные каюты. Погрузили провизию; хозяин клялся, что один из его матросов замечательный повар и не имеет себе равного в умении варить буйабес*; он обещал, что барышне будет удобно, что она будет наслаждаться прекрасной погодой и прекрасным морем. Кроме того, по желанию дочери полковник поставил условием, что капитан не возьмет ни одного пассажира и направит галиот вдоль берегов острова так, чтобы можно было любоваться видом гор.

II

В назначенный для отъезда день все было уложено и отвезено на судно с утра; галиот отправлялся с вечерним попутным ветром. В ожидании отъезда полковник гулял с дочерью по Канебьер . К нему подошел хозяин галиота и стал просить позволения взять с собой одного из своих родственников, то есть троюродного брата крестного отца его старшего сына, который возвращался на родину, на Корсику, по не терпящим отлагательства делам и не мог найти судна, чтобы доехать туда.

– Прекрасный малый, – прибавил капитан Маттеи, – военный, офицер гвардейских егерей; был бы уже полковником, если б тот * еще был императором.

– Так как он военный… – сказал полковник.

Он хотел прибавить: «Я охотно соглашаюсь, чтобы он ехал с нами». Но мисс Лидия перебила его по-английски:

– Пехотный офицер! (Ее отец служил в кавалерии, и она питала презрение ко всем другим родам оружия.) Может быть, невоспитанный человек; у него будет морская болезнь; он испортит нам все удовольствие поездки!

Хозяин судна не знал ни слова по-английски, но, кажется, понял то, что говорила мисс Лидия, по гримаске ее хорошеньких губок. Он произнес похвалу в трех частях своему родственнику, закончив ее уверением, что родственник – человек вполне порядочный, из семьи капралов , который нисколько не стеснит господина полковника, потому что он, хозяин, берется поместить его в такой угол, где никто не заметит его присутствия.

Полковник и мисс Лидия нашли странным, что на Корсике есть семьи, в которых звание капрала переходит от отца к сыну, но так как они слепо верили, что дело идет о пехотном капрале, то и заключили, что это какой-нибудь бедняк, которого хозяин хочет взять с собой из милости. Если бы это был офицер, то пришлось бы разговаривать с ним, проводить с ним время; но с каким-нибудь капралом можно и не стесняться: без своего взвода с примкнутыми штыками, готового вести вас туда, куда вы вовсе не хотите идти, капрал не важная особа.

– Не страдает ли ваш родственник морской болезнью? – сухо спросила мисс Невиль.

– Что вы, мадемуазель! Сердце у него твердое, как скала, и на море и на суше.

– Хорошо, можете его взять, – сказала она.

– Можете его взять, – повторил полковник.

Они продолжали прогулку.

В пять часов вечера капитан Маттеи пришел звать их на галиот. На пристани, возле шлюпки капитана, стоял высокий молодой человек в наглухо застегнутом синем сюртуке, смуглый, с черными, живыми, красивыми глазами, с открытым и умным выражением лица. По осанке, по небольшим закрученным усам легко можно было узнать военного: в то время усачи не бегали по улицам и национальная гвардия еще не ввела во все семьи военной выправки вместе с привычками гвардейского корпуса.

Молодой человек, увидев полковника, снял фуражку и без замешательства и в учтивых выражениях поблагодарил его за сделанное ему одолжение.

– Очень рад быть вам полезным, мой друг, – сказал полковник, дружески кивая ему головой и входя в шлюпку.

– Ваш англичанин не церемонится, – сказал хозяину молодой человек очень тихо по-итальянски.

Хозяин приставил указательный палец пониже левого глаза и опустил углы рта. Понимающему язык знаков нетрудно было догадаться, что англичанин понимает по-итальянски и что он чудак. Молодой человек, слегка улыбнувшись в ответ на знак Маттеи, дотронулся до своего лба, как будто хотел сказать, что все англичане – люди немножко с придурью; потом он сел около хозяина и начал внимательно, но не назойливо рассматривать свою хорошенькую спутницу.

– У этих французских солдат славная осанка, – сказал полковник дочери по-английски, – оттого-то из них и легко делаются офицеры.

Потом он обратился по-французски к молодому человеку:

– Скажите, любезный, в каком вы полку служили?

Молодой человек легонько толкнул локтем отца крестного сына своего троюродного брата и, сдерживая легкую улыбку, ответил, что прежде он служил в пеших гвардейских егерях, а теперь вышел из 7-го легкого полка.

– Были под Ватерлоо? Вы еще так молоды!

– Это моя единственная кампания, полковник.

– Она стоит двух, – сказал полковник.

Молодой человек прикусил губу.

– Папа, – сказала по-английски мисс Лидия, – спросите его, очень ли любят корсиканцы своего Бонапарте?

Прежде чем полковник мог успеть перевести вопрос на французский язык, молодой человек ответил по-английски довольно хорошо, но с заметным акцентом:

– Вы знаете, мадемуазель, что нет пророка в своем отечестве. Мы, земляки Наполеона, любим его, может быть, меньше, чем французы. Что касается до меня, то, несмотря на то что наш род когда-то враждовал с его родом, я люблю его и удивляюсь ему.

– Вы говорите по-английски? – воскликнул полковник.

– Как видите, очень дурно.

Несмотря на то что его развязный тон немного задел мисс Лидию, она не могла не усмехнуться при мысли о личной вражде между капралом и императором. Это было как бы предвкушением корсиканских странностей, и она обещала себе занести эту черту в свой дневник.

– Вы, может быть, были в плену в Англии?

– Нет, полковник. Я выучился по-английски во Франции от одного пленного вашей нации.

Потом он сказал, обращаясь к мисс Лидии:

– Маттеи говорил мне, что вы приехали из Италии. Вы, без сомнения, говорите на чистом тосканском диалекте, но, я думаю, вы затруднитесь понимать наш говор.

– Моя дочь понимает все итальянские наречия, – ответил полковник, – у нее дар к языкам. Не то что я.

– Мадемуазель, поймете ли вы, например, эти стихи из одной нашей корсиканской песни? Пастух говорит пастушке:

S’entrassi ’ndru paradisu santu, santu,
E non truvassi a tia, mi n’esciria .

Мисс Лидия поняла и, найдя цитату дерзкою, а еще более – сопровождающий ее взгляд, покраснела и ответила:

– А вы едете домой в шестимесячный отпуск? – спросил полковник.

– Нет, полковник. Меня отставили с половинным жалованьем* за то, должно быть, что я был под Ватерлоо и что я земляк Наполеона. Я возвращаюсь домой без надежд, без денег, как говорит песня.

И он вздохнул, взглянув на небо.

Полковник опустил руку в карман и, вертя пальцами золотую монету, придумывал фразу, с которой можно было бы повежливее всунуть эту монету в руку своего врага в несчастье.

– И я тоже, – добродушно сказал он, – сижу на половинном жалованье; но… с вашим половинным жалованьем не на что купить табаку. Возьми, капрал.

И он попробовал вложить монету в сжатую руку, которой молодой человек опирался о борт шлюпки.

Корсиканец покраснел, выпрямился, прикусил губу и, казалось, готов был ответить дерзостью, но вдруг, переменив выражение лица, разразился смехом. Полковник с монетой в руке остался в совершенном изумлении.

– Полковник, – сказал молодой человек, снова приняв серьезный тон, – позвольте дать вам два совета. Первый – никогда не предлагать денег корсиканцу, потому что между моими земляками есть такие невежливые люди, что могут бросить их вам в голову; второй – не давать людям званий, на которые они совершенно не претендуют. Вы зовете меня капралом, а я поручик. Без сомнения, разница невелика, но…

– Поручик! – воскликнул полковник. – Поручик! Но хозяин сказал мне, что вы капрал, так же как и ваш отец и все мужчины вашего семейства.

При этих словах молодой человек откинулся и залился хохотом. Хозяин со своими двумя матросами тоже дружно расхохотались.

– Простите меня, полковник, – сказал наконец молодой человек, – но quiproquo прелестно, и я понял его только сейчас. Правда, наш род гордится, считая капралов в числе своих предков, но наши корсиканские капралы никогда не носили галунов на мундирах. Около тысяча сотого года некоторые общины возмутились против тирании горных сеньоров и выбрали себе предводителей, которые были названы капралами. На нашем острове гордятся происхождением от этих в некотором роде трибунов.

– Извините меня, тысячу раз извините! – воскликнул полковник. – Вы понимаете причину моего промаха и, надеюсь, простите мне его.

И он протянул ему руку.

– Это вполне справедливое наказание за мое честолюбие, полковник, – сказал молодой человек, все еще смеясь и сердечно пожимая руку англичанина. – Я нисколько не сержусь на вас. Так как мой друг Маттеи не сумел представить меня вам, то позвольте мне представиться самому: Орсо делла Реббиа, поручик на половинном жалованье. Я догадываюсь по этим прекрасным собакам, что вы едете на Корсику охотиться; для меня будет весьма лестно познакомить вас с нашими маки и с нашими горами… если только я не забыл их, – прибавил он, вздыхая.

В это время шлюпка пристала к галиоту. Поручик предложил руку мисс Лидии, а потом помог подняться на палубу полковнику. Там сэр Томас, все еще очень сконфуженный своей ошибкой и не зная, как загладить грубое обращение с человеком, считавшим свой род с 1100 года, не ожидая согласия дочери, пригласил его ужинать, причем возобновил свои извинения и рукопожатия. Мисс Лидия слегка нахмурила брови; впрочем, она все-таки была рада узнать, что представляет собой капрал, да и сам гость был ей не противен. Она даже начала находить в нем что-то аристократическое; только для героя романа он был слишком развязен и весел.

– Поручик делла Реббиа! – сказал полковник, приветствуя его по-английски, с рюмкой мадеры в руке. – Я видел в Испании немало ваших земляков; это были знаменитые пешие стрелки.

– Да, много их осталось в Испании, – печально сказал молодой поручик.

– Я никогда не забуду, как вел себя один корсиканский батальон под Витторией*,– продолжал полковник. – Вот это будет мне напоминать, – прибавил он, потирая себе грудь. – Целый день они стреляли из-за деревьев, из-за изгородей, и я уж не знаю, сколько людей и лошадей у нас перебили! Когда пришлось отступать, они построились и стали быстро уходить. На открытом месте мы надеялись заплатить им свой долг, но канальи, то есть, извините, поручик, эти храбрецы, построились в каре, и прорвать его не было никакой возможности. Как теперь вижу посреди каре офицера на маленькой вороной лошадке; он стоял около знамени и курил свою сигару, как будто сидел в кофейне. Иногда, точно чтоб подразнить нас, их музыка начинала играть. Я пускаю на них два первых своих эскадрона… Черт возьми! Вместо того чтобы врезаться во фронт каре, мои драгуны скачут в сторону, потом делают направо кругом и возвращаются в сильном расстройстве; немало лошадей вернулось без всадников… И все время эта чертова музыка! Когда дым, окутывавший батальон, рассеялся, я опять увидел офицера около знамени; он все еще курил сигару. Взбешенный, я сам повел последнюю атаку. Их ружья закоптились от стрельбы и не могли больше стрелять, но солдаты построились в шесть рядов, штыками лошадям в морды; это была настоящая стена. Я кричал, убеждал своих драгун, шпорил коня, чтобы заставить его идти вперед; в это время офицер, о котором я вам говорил, бросив наконец сигару, показал на меня рукой одному из своих людей. Я услышал что-то вроде: Al capello bianco . У меня был белый плюмаж. Больше я не слышал ничего, потому что пуля пробила мне грудь… Это был славный батальон, господин делла Реббиа; первый батальон восемнадцатого легкого полка, весь из корсиканцев, как мне потом говорили.

– Да, – сказал Орсо, глаза которого блестели во время рассказа, – они выдержали натиск и вынесли свое знамя, но две трети этих храбрецов спят теперь на равнине Виттории.

– А не знаете ли вы, случайно, имени офицера, который командовал ими?

– Это был мой отец. Тогда он служил майором в восемнадцатом полку и был произведен в полковники за этот печальный день.

– Ваш отец! Честное слово, он был храбрый человек! Я с удовольствием увиделся бы с ним снова и уверен, что узнал бы его. Он еще жив?

– Нет, полковник, – сказал молодой человек, слегка побледнев.

– Он был под Ватерлоо?

– Да, полковник, но он не имел счастья пасть на поле битвы. Он умер на Корсике… два года тому назад… Боже мой, как красиво! Десять лет я не видел Средиземного моря!.. Не правда ли, мадемуазель, оно красивее океана?

– Мне оно кажется чересчур синим… и волны слишком малы.

– Вы любите дикую красоту? Если так, то, я думаю, Корсика понравится вам.

– Моя дочь, – сказал полковник, – любит все необыкновенное; вот почему ей совсем не понравилась Италия.

– Я не знаю Италии, кроме Пизы, где я пробыл несколько лет в училище, но я не могу подумать без восхищения о Саmро Santo *, соборе, о наклонной башне*; особенно о Саmро Santo. Помните «Смерть» Орканьи?* Мне кажется, я мог бы нарисовать ее, так она мне врезалась в память.

Мисс Лидия испугалась, как бы поручик не начал восторженной тирады.

– Это очень мило, – сказала она, зевая. – Извините, папа, у меня немного болит голова; я сойду в свою каюту.

Она поцеловала отца в лоб, величественно кивнула головой Орсо и исчезла. Мужчины стали говорить о войне и охоте.

Оказалось, что под Ватерлоо они были друг против друга и, должно быть, обменялись немалым числом пуль. Это удвоило их взаимную симпатию. Они раскритиковали одного за другим Наполеона, Веллингтона и Блюхера*, потом начали говорить об охоте на ланей, кабанов и муфлонов. Наконец, уже поздно ночью, когда кончилась последняя бутылка бордо, полковник еще раз пожал поручику руку, выражая ему надежду на продолжение так странно начатого знакомства. Они разошлись, и каждый улегся спать.

III

Ночь была прекрасна, луна играла в волнах; судно тихо плыло, гонимое легким ветерком. Мисс Лидии совсем не хотелось спать, и только присутствие профана помешало ей наслаждаться ощущениями, которые испытывает в море всякое человеческое существо, если у него в сердце есть хоть крупинка поэзии. Решив, что молодой поручик крепко спит, как и следует такому прозаическому существу, она встала, надела шубку, разбудила свою горничную и вышла на палубу. Там был только один матрос у руля; он пел по-корсикански какую-то жалобную песню на дикий и монотонный мотив. В ночной тишине эта странная музыка не лишена была прелести. К несчастью, мисс Лидия не вполне понимала, что пел матрос. Среди многих общих мест энергический стих живо возбуждал ее любопытство, но как раз на самом интересном месте встречалось несколько местных слов, смысл которых был ей недоступен. Однако она поняла, что дело шло об убийстве. Проклятия, направленные против убийц, угрозы отомстить, похвала убитому – все это сливалось в одно. Она уловила несколько стихов, которые я попробую перевести:

«…Ни пушки, ни штыки не могли заставить побледнеть его чело, ясное на поле битвы, как летнее небо. Он был сокол, друг орла, мед для своих друзей, для врагов разгневанное море. Выше солнца, милее луны. Его, грозу для врагов Франции, двое убийц, его земляков, поразили ударом в спину, – так Виттоло убил Сампьеро Корсо *.– Они никогда не осмелились бы взглянуть ему в лицо. – Повесьте на стене перед моей постелью мой честно заслуженный почетный крест. – Красна его лента. – Еще краснее моя рубашка. – Моему сыну, моему сыну в далекой стране сберегите мой крест и окровавленную рубашку. – Он увидит в ней две дыры, – за каждую из них по дыре в другой рубашке. – Но буду ли я тогда отомщен? – Мне нужна рука, что стреляла, глаз, что целился, сердце, что думало…»

Матрос вдруг остановился.

– Почему вы не продолжаете? – спросила мисс Невиль.

Матрос кивком головы показал на человека, выходившего из рубки галиота. Это был Орсо, пришедший полюбоваться лунным светом.

– Кончайте же вашу песню, – сказала мисс Лидия, – она мне очень понравилась.

Матрос наклонился к ней и тихо сказал:

– Я не делаю rimbecco никому.

– Как? Rim …

Матрос не ответил и принялся свистеть.

– Вы восхищаетесь нашим Средиземным морем, мисс Невиль? – спросил Орсо, подходя к ней. – Согласитесь, что нигде нет такой луны.

– Я не смотрела на нее. Я была занята изучением корсиканского языка. Этот матрос пел какую-то трагическую жалобу и остановился на самом интересном месте.

– Что ты пел, Паоло Франче? – спросил Орсо. – Ballata? Или vocero? Барышня понимает тебя и хотела бы послушать конец.

– Я забыл его, Орс Антон, – сказал матрос.

Мисс Лидия рассеянно слушала ее и больше не беспокоила певца, пообещав себе, однако, узнать потом разрешение загадки. Но ее горничной, флорентийке, понимавшей корсиканское наречие не лучше своей госпожи, также очень хотелось узнать ее, и, прежде чем мисс Лидия успела толкнуть ее локтем, она обратилась к Орсо:

– Господин капитан, что это значит – сделать rimbecco?

– Rimbecco! – повторил Орсо. – Это значит нанести смертельное оскорбление корсиканцу; это значит упрекнуть его в том, что он не отомстил за себя. Кто вам говорил о rimbecco?

– Вчера в Марселе, – торопливо ответила мисс Лидия, – хозяин галиота употребил в разговоре это слово.

– А о ком говорил он? – оживленно спросил Орсо.

– О! Он рассказывал нам старую историю… из времен… да, кажется, он говорил о Ванине д’Орнано.

– Смерть Ванины, я думаю, не внушила вам любви к нашему герою, храброму Сампьеро?

– Но разве вы находите, что тут было геройство?

– Его преступление оправдывается дикими нравами того времени. А кроме того, Сампьеро вел смертельную борьбу с генуэзцами; какое бы доверие могли иметь к нему земляки, не накажи он женщину, хотевшую вступить в сношения с Генуей?

– Ванина, – сказал матрос, – ушла без позволения мужа; Сампьеро хорошо сделал, что свернул ей шею.

– Но ведь она пошла к генуэзцам вымолить помилование мужу для его же спасения, из любви к нему.

– Просить о его помиловании значило унизить его! – воскликнул Орсо.

– А он ее убил! – продолжала мисс Невиль. – Какое он чудовище!

– Вы же знаете, что она просила у него, как милости, смерти от его руки. Неужели, по-вашему, Отелло тоже чудовище?

– Большая разница! Он ревновал, а Сампьеро действовал из одного тщеславия.

– А ревность, разве это не то же тщеславие? Это – тщеславие из-за любви; быть может, вы извиняете ее ради этой причины?

Мисс Лидия бросила на него исполненный достоинства взгляд и, обратясь к матросу, спросила его, когда галиот придет в порт.

– Послезавтра, если ветер не перестанет, – сказал он.

– Мне хотелось бы уже видеть Аяччо; это судно мне надоело.

Она встала, взяла под руку горничную и прошла несколько шагов по палубе. Орсо остался стоять у руля, не зная, провожать ли ее или прекратить этот разговор, который, казалось, сделался ей несносным.

– Хорошенькая девушка, клянусь кровью Мадонны! – сказал матрос. – Если бы на моей койке все блохи были такие, как она, то я не жаловался бы, что они кусаются!

Мисс Лидия, может быть, услышала эту наивную похвалу своей красоте и рассердилась на нее, потому что она почти тотчас же сошла в свою каюту. Скоро ушел и Орсо. Как только он скрылся с палубы, вышла горничная и подвергла моряка допросу, после которого сообщила своей барышне следующее: ballata , прерванная появлением Орсо, была сочинена на смерть его отца, полковника делла Реббиа, убитого два года тому назад. Матрос не сомневался, что Орсо возвращался на Корсику, как он выразился, чтобы сделать вендетту , и утверждал, что скоро в местечке Пьетранера увидят сырое мясо. В переводе это народное выражение значило, что синьор Орсо предполагал убить двоих или троих, подозреваемых в умерщвлении его отца, которые, правда, находились по этому делу под следствием, но потом были обелены, потому что судьи, адвокаты, префект и жандармы держали их руку.

– На Корсике нет суда, – прибавил матрос, – и, по-моему, доброе ружье стоит дороже советника королевского суда. Когда есть враг, то нужно выбирать между тремя S .

Эти любопытные разъяснения значительно изменили отношение мисс Лидии к поручику делла Реббиа. В глазах романтической англичанки он стал с этого времени человеком, достойным внимания. Теперь этот беззаботный вид, этот развязный тон и хорошее расположение духа, сначала поселившие в ней предубеждение, сделались в ее глазах достоинствами, потому что показывали глубокую скрытность энергичной души, не дающей проникнуть наружу ни одному из своих чувств. Орсо показался ей чем-то вроде Фьеско*, скрывающего под внешним легкомыслием обширные планы; и хотя убить нескольких негодяев далеко не столь доблестный поступок, как освободить родную страну, но все-таки прекрасная месть прекрасна; кроме того, женщины любят, когда герой не политик. Только теперь мисс Лидия заметила, что у молодого поручика большие глаза, белые зубы, изящный стан, что он хорошо воспитан и вращался в хорошем обществе. На другой день она много говорила с ним, и этот разговор ее занимал. Она много расспрашивала его о его родной стране; он интересно рассказывал о ней. Корсика, которую он оставил мальчиком, чтобы поступить сперва в училище, а потом в военную школу, осталась в его памяти окруженной поэтическим ореолом. Он воодушевлялся, говоря о ее горах, лесах, об оригинальных обычаях ее жителей. Как и следовало ожидать, мщение не раз являлось в его рассказах, потому что невозможно говорить о корсиканцах, не нападая на их страсть, вошедшую в пословицу, или не оправдывая ее. Орсо несколько удивил мисс Невиль, в общем осуждая бесконечные распри своих земляков. Он оправдывал, однако, крестьян, говоря, что вендетта есть дуэль бедных.

– Это в самом деле дуэль, – говорил он, – люди убивают друг друга только после вызова, сделанного по правилам. «Берегись, я берегусь» – такими словами обмениваются враги, прежде чем начать устраивать друг другу засады. У нас не больше убийств, чем везде; но вы никогда не найдете неблагородного повода к такому преступлению. У нас, это правда, много убийц, но нет ни одного вора.

Когда он говорил о мщении и убийстве, мисс Лидия внимательно смотрела на него, но не могла заметить на его лице ни малейшего следа волнения. Так как она решила, что он достаточно обладал силой духа, чтобы не дать никому проникнуть в свои мысли, – конечно, никому, кроме нее, – то она продолжала твердо верить, что тень полковника делла Реббиа недолго будет ждать желанного удовлетворения.

Галиот был уже в виду Корсики. Хозяин судна называл достопримечательные места на побережье, и хотя все они были совершенно незнакомы мисс Лидии, ей доставляло некоторое удовольствие узнавать их названия. Нет ничего скучнее безыменного пейзажа. Иногда в зрительную трубу полковника был виден какой-нибудь островитянин, одетый в коричневый плащ, с длинным ружьем, скачущий по крутым склонам верхом на маленькой лошадке. Мисс Лидия в каждом видела бандита или, вернее, сына, спешащего мстить за смерть отца; но Орсо уверял, что это какой-нибудь житель соседнего местечка, едущий по своим делам, что ружье он возит с собой не столько по необходимости, сколько из щегольства и подчинения моде, точно так, как денди не выходит без изящной трости. Хотя ружье есть оружие менее благородное и поэтическое, чем стилет, но все-таки мисс Лидия находила, что мужчине оно идет больше, чем трость, и вспоминала, что все герои лорда Байрона умирают от пули, а не от классического кинжала.

После трехдневного плавания перед глазами наших путешественников развернулась великолепная панорама залива Аяччо. Справедливо сравнивают ее с видом Неаполитанского залива. А в то время, когда галиот входил в порт, горевший маки , окутывая дымом Punta di Girato, напоминал Везувий и усиливал сходство с заливом. Недоставало только, чтобы полчища Аттилы* опустошили окрестности Неаполя, потому что вокруг Аяччо все мертво и пустынно. Вместо изящных зданий, открывающихся со всех сторон от Кастелламаре до мыса Мизены, вокруг залива Аяччо видны только мрачные маки да позади них лысые горы. Ни одной виллы, ни одного жилья. Лишь кое-где, на окружающих город высотах, белая постройка выделяется на зеленом фоне: это надгробные часовни, фамильные склепы. Все в этом пейзаже полно торжественной и печальной красоты.

Rimbeccare – по-итальянски значит «отослать, отразить, отбросить». По-корсикански это значит «бросить кому-нибудь оскорбительный публичный упрек». Говоря сыну убитого, что отец его не отомщен, ему делают этим rimbecco. Rimbecco есть род требования, предъявляемого человеку, не смывшему кровью обиды. Генуэзское законодательство очень строго преследовало виновных в rimbecco.

Народное выражение; три S – это значит: schiopetto, stiletto, strada, то есть ружье, стилет, бегство.

Похожие статьи: